Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
— Торайым! — Он коснулся её плеча.
Она мгновенно вскочила, вцепилась крепкими пальцами в его рубашку—отлетели пуговицы—и со стоном, сотрясаясь в рыдании, начала царапать ему грудь. Защищаясь, он обхватил её, прижал к себе, но она, неудержимая в припадке буйства, вырвалась, оттолкнула его, бросилась к озеру, прыгнула в воду и поплыла. Выплыла на противоположный берег, постояла в воде по колени, рванула на груди платье, как минуту назад рванула рубашку, и снова бросилась в глубину. Она плавала кругами, опускаясь в воду с головой, будто совершала омовение по давнему обычаю.
Выбравшись на берег, девушка отжала волосы. Платье прилипло к телу, и она, освещенная луной, казалась тонкой мраморной статуей, с четкими резкими складками и изгибами. Статуя двинулась к тугаю и скрылась в его сумраке.
Дулат, стоявший до этого в оцепенении, бросился за ней:
— Торайым, подожди! Зачем же так?..
Он бежал по тугаю, под ноги попадались пни и выступавшие из земли корни; он спотыкался, ветки хлестали по лицу, но боли он не чувствовал. Ему чудилось, что этот вечер, озеро, травянистый берег, где произошло неожиданное, вспышка гнева у девушки, её купание и исчезновение в лесу — все было нереальным. Сумрак густого тугая, лунные пятна, пни, корни, хлёсткие ветви — это не явь, а какое-то наваждение. Он останавливался — хотя бы услышать малейшие звуки её шагов… Где-то хрустнула сухая ветка. Нет, это показалось. Тишина, безмолвие, только учащенно стучит сердце.
Где же она? Может, растворилась в белесом лунном мареве над лесом? Или взлетела в небо, превратилась в луну? Это мистика…
Ему стало страшно. Он вышел из тугая, остановился, глянул на свою тень—она тонула в траве. И та, которую он недавно держал в объятиях и целовал, представилась ему такой же бесплотной, как тень.
Но Дулат был человеком земным. «Растяпа! — Он спускался с неба на землю. — Стоишь здесь, соображаешь… Она ушла. Куда? В тугае нет. Значит, пошла домой».
И он поспешил к дому мельника. Прячась в тени сада, он стал поджидать. Торайым не появлялась. В конце улицы залаяли собаки. Идет она?.. Но псы скоро угомонились. Снова тишина… Время остановилось.
Потом его осенило: она же может пойти на мельницу!
Мельница белела в низине, как белое платье. Там было тихо. Вдруг Дулат увидел—возле мельницы сидела девушка в задумчивости, в той же позе—голова на сведенных коленях. Задыхаясь, он подошел ближе и замер: нет, померещилось. Это был старый, оголенный пень…
Тихо в аиле, тихо на мельнице. Шумит только река да посвистывают ночные птицы; чернеет, как горбатый дракон, мельничное колесо с лопастями. На двери висит черный замок. Дулат, раздосадованный, совсего маху ударил по нему кулаком, и боль отдалась в висках.
— Эй, кто там?
К мельнице подходил колхозный сторож с ружьём на плече.
— Кто, я спрашиваю! — Он снял ружье, вскинул на руку, щёлкая затвором.
— Да это я! — едва слышно отозвался Дулат.
— Аа-а, это ты? — Сторож склонился к нпму, стараясь рассмотреть парня—Чей ты сын?
— Да я племянник…
— Племянник… А я думал, кто пришел с умыслом. Ну, если ты племянник… А что ты бродишь в такое время?
— Просто так…
— Понятно, понятно. Племянник…
Дулат был совсем подавлен. Все тело ныло, будто он целый день таскал камни. На душе было тревожно, пусто, и он уныло побрел к дому Урии. Нестерпимо светила луна. Вдруг он остановился, вздрогнул: по небу, над рекой, над тугаем, над всей долиной, распластывая, как крылья, белое платье, летела Торайым. Она летела и смеялась прямо ему в лицо. Её хохоту вторили горы.
Дулат закрыл глаза и стер со лба холодный, липкий пот…
Эта ночь погасила Торайым, её живость, её жизнерадостность, как другая, давняя ночь погасила большой костер, зажженный девочкой в пещере красной скалы. Она резко изменилась: ходила подавленная, с потемневшим лицом, с угрюмым взглядом. Она больше не седлала кобылку и не скакала по долине, не любовалась зеленым нарядом земли. Стала тихая, неразговорчивая, даже походка сделалась, как у отца, — тяжёлая.
Эту перемену в девушке первыми заметили, конечно, аильные молодайки, всегда охочие посудачить.
— Смотрите, как быстро остепенилась Сарыкыз!
— Степенной ли она будет женщиной?
— Она тайно встречалась с племянником председателя.
— Такой парень!.. Из хорошей семьи,
— Говорят, он ходил в дом мельника, сватался, но она его выпроводила.
— Даже два раза… Снова уехал учиться.
Торайым словно не замечала молодаек, приходивших на речку с ведрами. Кутаясь в темный платок, который недавно появился у неё, она выходила из мельницы, не спеша проходила мимо молодаек и, занятая своими мыслями, медленно шла домой.
Аил потерял свою баловницу, говорунью и хохотунью — свою любимицу. Без неё стало даже скучновато…
С Дулатом она после того не встречалась, не говорила. Да и о чём говорить? Выпроводила со двора и все. Что он, соблазнил ее? Обманул? Нет, то был порыв безумия и с его и с её стороны. Беда для них обоих. Может, он хороший парень и у него серьёзные намерения. Хороший?.. Но как же так можно: «Комары…» Она вспоминала, что в те минуты, когда она увидела его впервые, он, стоя на берегу озера, смотрел на красную скалу…
Больше всего её угнетало исчезновение любимого видения. По ночам, лежа в постели, она поднималась на свою скалу, вскидывала руки, но полёта не было.
Она падала к подножию скалы, на камни, и больно ушибалась. Особенно больно становилось сердцу. И её снова охватывало неистовство, она в отчаянии кусала подушку, но слёз не было.
Дулат прислал из города письмо, затем второе, третье… Торайым их не читала. Приходя на мельницу, она спешила к желобу и кидала нераспечатанный конверт в поток. Быстрый поток подхватывал конверт и бросал на железные лопасти колеса. Ей казалось, что вместе с письмами сминалась и отбрасывалась её боль.
Не получив от девушки ни одного ответа, Дулат начал писать Урие. Он, не скрывая, признавался, что любит Торайым, что другой такой девушки ему не найти, что на следующее лето он обязательно приедет в аил, пойдет к мельнику и будет просить руки его дочери. Он умолял Урию сходить к Торайым, узнать, как она живет, почему не отвечает на его письма, что думает о нем, об их отношениях.
И Урия пошла на мельницу. Торайым встретила её с откровенной неприязнью. Урия заговорила о Дулате, его письмах:
— Что же ты бежишь от своего счастья? Он же тебя любит… Готов носить на руках.
— А он способен на это?
— Конечно.
— Сомневаюсь.
— Мне-то лучше знать.
— Нет, мне лучше знать!
— Он толковый парень.
— Пусть и толковый, но вместе мы быть не можем.
— Упрямая!.. — с упреком сказала Урия.
— Такая уж я, — вскинула руку Торайым. — И знай, больше не будет такого разговора!
Ничего не добившись от строптивой девушки, Урия начала тайком ходить к жене мельника, выбирая время, когда Торайым не было дома.
— Да какая власть у меня над ней? — сокрушалась мать. — Она сама себе хозяйка. Кого полюбит, за того и пойдет.
— Вы же знаете, какой парень сохнет по ней.
— Знаю.
— Вы должны повлиять на свою дочь. Ведь вы мать. Посмеет ли она вас ослушаться?
— Потолкуй с ней сама.
— Я уже пробовала… Надежда только на вас.
— Если парень деловой… Может, отец её уговорит?
— Попросим и его. Мы бы хотели с вами породниться.
Однажды Торайым, возвращаясь с мельницы, заметила, как Урия выходила с их двора. Она строго спросила у матери:
— Зачем приходила Урия?
— О господи! Приходила насчет муки. Смолоть ей надо…
— Почему же она явилась в дом, а не на мельницу?
— Откуда мне знать? Захотелось, может, увидеть нас, вот и зашла.
— Увидеть… Чтоб её духу здесь не было! — отрезала Торайым и пошла в свою комнату.
— Побойся бога, дочка!..
Мать огорчилась. Резкость дочери, её грубоватость — не та мальчишеская грубоватость, которая была раньше, похожая больше на игривость, а какая-то другая, её замкнутость — все это наводило мать на догадку, что за этим кроется нечто серьёзное.
Прошло месяца три. Как-то за ужином Торайым — прежде она всегда ела с аппетитом—сидела вялая, почти ни к чему не притрагивалась. Вдруг она побледнела, вскочила и бросилась на улицу, зажимая ладонью рот.
Мать, наблюдавшая за ней, испугалась—так девушки, молодые женщины вскакивают из-за стола, когда их начинает тошнить, «О боже! Неужели это?..
Неужели тот парень?.. Сохрани нас от позора!» Она тогда не посмела спросить у дочери, что с ней случилось.
А вскоре по аилу холодными серыми змеями поползли слухи.
— Сарыкыз в положении…
— Была такой недотрогой… Кто бы мог подумать!
— Ну и ну!
Торайым скрывала свою беременность — туго перетягивала живот длинным полотенцем, ходила о широком платье, но к весне это уже не помогало.
